Владимир Ост. Роман - Сергей Нагаев

– Чего ты разоралась, дура старая? – зычно сказал Григорий и, отойдя от купола, приблизился к краю строительного настила готовый вступить в скандал.

– Что там за хрень творится? – сказал Иван, увидев эту сцену из своего окна. Женщины кустодиевских габаритов перед ним уже не было. Кукин открыл форточку, чтобы лучше слышать, что происходит на улице, и слышимость действительно значительно улучшилась.

Осташов закурил, вышел из зала в прихожую студии и стал прислушиваться, глядя на наружную дверь.

– Гришка! – вскричал Наводничий; он тоже услыхал старушечьи и Хлобыстинские крики и в секунду понял, куда пропал фотоаппарат, а еще понял, что аппарат в опасности.

Василий и Алена подскочили к окну, которое выходило на сторону входной двери церкви, и увидели стоящую на снегу старую женщину, опирающуюся на палку.

– Вот гад, он мне камеру разобьет, – Наводничий метнулся к другому, боковому окну, служившему им лазом на строительные леса. – Он же бухой, как сволочь.

– Ну-ка, слазь оттуда! – крикнула старушка. – Это уже не ваш храм, мы сюда утром придем молиться!

– Вот когда утро будет, – ответил Григорий, – тогда и придешь.

– Сейчас же слезай! Пошел вон отсюдова!

– Сама иди на х**!

– Еще и матерится в святом месте!

Наводничий был в ярости. Он с шумом отрыл внутренние створки окна. А затем, распахнул с дребезжанием стекол и внешние створки, и эти звуки, хорошо различимые в тишине зимнего вечера, услышала старушка.

Опустив голову, она оглянулась направо, а потом подняла взгляд на окно второго этажа, из которого за ней наблюдала Алена. Их взгляды встретились, и Алена поспешила скрыться.

– Господи, там в окне девка голая! – в ужасе завизжала старушка.

– Это она про меня? – услышал тревожно приглушенный голос своей женщины Кукин, который, опираясь руками в подоконник, с любопытством следил за событиями на улице.

– Да при чем здесь ты? – спокойно ответил Иван.

Он отстранил рукой бордовую занавеску и увидел подругу сидящей спиной к нему на противоположном краю кровати, она суетливо застегивала между лопатками крючочки белого бюстгальтера.

– Не волнуйся, никто тебя не видел, – сказал Кукин. – Это там, напротив, какая-то бабка на мужика орет: он на крышу церкви залез. И в церкви вроде тоже кто-то есть. – Иван снова обратился к окну. – Она с ними ругается. Бомжи, наверно, какие-нибудь, погреться залезли.

– Все равно надо одеваться, – ответила женщина. – Нам уже пора. Поехали.

– Я сейчас милицию вызову! – крикнула старушка.

– Милицию? Ах ты… – Хлобыстин, наверняка, не только обматерил бы женщину, но, возможно, и метнул бы в нее старое ведро, валявшееся поблизости на дощатом щите, во всяком случае, он искал взглядом около своих ног, чем бы запустить вниз, но тут услышал ровный, настойчивый голос Василия и, обернувшись на него, увидел голову друга, которая торчала из проема в настиле строительных лесов.

– Гриша, – сказал Наводничий. – Верни мне, пожалуйста, камеру. Гриша! Пожалуйста, я сказал. Отдай камеру. Быстро. Только не поскользнись.

Осташов осторожно приоткрыл входную дверь студии и выглянул наружу. Он посмотрел на старушку. Бабка, как бабка. Владимир сунул сигарету в рот, затянулся и, выпуская дым, огляделся – никого вокруг больше не было. В этот момент старушка посмотрела на него, и он узнал в ней ту женщину, что стояла здесь же и ворчала на него, когда он пришел к этой церкви в первый раз.

– А этот курит в храме! – сказала она, всплеснув рукой, не занятой палкой. – Содом и Гоморра! – Она развернулась и двинулась прочь. – Все, я иду вызывать милицию. Сейчас за вами приедут.

– Я тебе вызову! – услышал Осташов голос Григория сверху. – Крыса поганая!

У ног бабушки приземлилось ведро, и она заметно прибавила оборотов.

Через полчаса белая «Ока», за рулем которой находился Иван Кукин, тронулась от дома №2 вниз по Хитровскому переулку, а навстречу ей проехала милицейская машина с включенным синим маячком на крыше.

Автомобиль милиции остановился непосредственно у двери здания, где три минуты назад официально помещалась мультипликационная студия «Взлет» (уже три минуты, как минула полночь), а ныне, не менее официально, располагалась Церковь Трех Святителей на Кулишках.

– Давай-давай, не тормози, – шепотом сказал Наводничий, полностью одетый, стоящий на строительных лесах у окна бильярдной, из которого показалась Алена. Он подал ей руку и, проследив за тем, чтобы та выбралась наружу быстро и без шума, направился по дощатому настилу к задней стене храма.

– Туфли, туфли мои не забудьте, – шепотом сказала Алена в окно, едва ее ноги, обутые в зимние сапожки, оказалась на месте, где только что стоял Василий.

– Да у меня твои кегли – чего ты мельтешишь? – тихо ответил Хлобыстин, вылезая вслед за ней с пакетом в руке.

– Это голова твоя – кегля, – хихикнула Алена.

Последним на подоконник вскочил Осташов.

– Там они, там! Пусть открывают! – кричала старушка под руку милиционеру, который стучал в дверь церкви.

Оказавшись на задней стороне храма, беглецы спустились по металлической лестнице на нижний ярус лесов и спрыгнули с него в сугроб.

Далее они также не мешкали. Выйдя на Хитровский переулок, почти бегом двинулись под горку и очень скоро оказались в квартале от опасного места.

Хлобыстин оглянулся, погони за ними не было.

– Вот вам, козлы, – сказал он, сделав неприличный жест в сторону церкви, и догнал остальных. – Слышь, Вась, а ты фотку того мента, которому крыса в штаны залезла, в «Московский комсомолец» отдал?

Наводничий ответил не сразу.

– Когда этого урода с крысой пропечатают? – спросил Григорий.

– Из той съемки целый сюжет получился, поэтому я его в «Сигму» продал. Это фотоагентство такое. Они как раз целые сюжеты покупают. И платят отлично. Так что, если мента и пропечатают, то, скорей всего, только на Западе.

– Жаль! – с искренней досадой сказал Хлобыстин.

– Не это жаль, – сказал Наводничий, – а жаль, что мы так и не смогли подловить Махрепяку.

– Да, – согласился Григорий. – Повезло козлу.

Глава 32. Скрещенные топоры

Галина, бывшая жена главы фирмы «Граунд+» Букорева, печально сгорбившись, сидела на расчищенной от снега спинке скамейки посреди бульвара, который почти насквозь пересекал ее родной городок. Эта неширокая аллея тянулась от окраины до окраины и прерывалась лишь в центре, где находилась площадь, окруженная старинными зданиями, где традиционно размещались районные и городские власти.

Когда-то, в юности, Галина провела на бульваре немало времени. Весной, летом и осенью вековые липы создавали здесь особую, возвышенную атмосферу, и романтично настроенные девицы, сидя на лавочках под кронами, полными листьев-сердечек, зачитывались книгами о любви, обсуждали свои девичьи тайны, принимали первые, нескладные ухаживания молодых кавалеров. Бульвар пустел лишь зимой: скамьи утопали в сугробах, а рассиживаться посреди сугробов, как известно, подобает, скорее, волкам, чем девушкам. Впрочем, сейчас у Галины как раз и был период, когда хотелось выть по-волчьи и рвать на себе волосы. К этому времени уже были исчерпаны те сбережения, которые имелись у ее матери (имелись благодаря тому, что Галина, живучи в Москве, посылала деньги ей на жизнь, а та по провинциальной привычке не тратила, а складывала доллары на черный день, обходясь, как могла, пенсией и огородом).

Будущее, с какой стороны ни рассматривала его Галина, рисовалось ей лишь в двух вариантах. Либо, продав квартиру-конуру, куда загнал ее бывший благоверный, окончательно перебраться на малую родину, устроиться на какую-нибудь работенку и ждать – неизвестно чего. Либо снова уехать в столицу, где можно было (по совету ее подруги Светланы) обменять квартиру в Капотне на комнату в более пристойном или, по крайней мере, совместимом с жизнью районе и приткнуться (по протекции все той же подруги) менеджером в турфирму, в которой трудилась Светлана.

Оба пути были для Галины в тягость. И не потому, что она успела привыкнуть к обеспеченности, а теперь ей предстояло подтянуть поясок и жить скромно. Нет, скудность существования не страшила ее. Дело было в другом: выбор любой из этих перспектив, по сути, означал, что она бесповоротно смирилась с тем, как с ней обошлась жизнь, что она приняла поражение и проглотила оскорбление от Букорева. А она не смирилась, не приняла и не проглотила. Ее душа горела жаждой мести.

Галина невидящим взором смотрела на прохожих и машины, проплывающие за шеренгой голых лип, и вдруг обратила внимание на автомобиль черного цвета, который катил себе мимо, но вдруг резко затормозил и сдал назад, остановившись ровно напротив нее. Это был «БМВ» с кромешно затемненными стеклами. Через несколько секунд передняя пассажирская дверца открылась, и из машины вылез мужчина в коротком стильном полушубке.